2016-10-10_111059Ван Гог окончательно осознал себя художником поздно. В том возрасте, когда прожитые годы и перенесенные страдания служат достаточной гарантией серьезности любого решения, сколь бы неожиданным ни казалось оно окружающим. Ван Гог обратился к живописи в конце 1880 года, на исходе двух лет, прожитых им в Боринаже, шахтерской области в Бельгии. Годы, прожитые на грани человеческого отчаяния.

Человечность искусства Ван Гога

От своего отца —пастора —Винсент унаследовал истовость души и горячую склонность к добру; однако, несмотря на семейную традицию, к мысли о проповедничестве он пришел собственным, достаточно окольным путем. (Это была его судьба — во всем повиноваться только личной, внутренней логике). В Боринаж он попал в должности протестантского проповедника. Потрясенный царящей здесь нищетой, он отдал все, что имел: деньги, одежду, даже собственную кровать. (Так впервые вошел в его жизнь мотив сознательной нищеты, очень значительный для последующего). Он спускался с горняками в шахты, а по вечерам читал им Библию. Шахтеры любили его, но считали чужим. Он не отличался от них одеждой и образом жизни, но внутренне оставался самим собой. Образы закопченного неба, непосильного труда и болезней, взрывы рудничного газа и мучительные смерти горняков, как призраки, преследовали Винсента. Позднее он писал,что начал рисовать, чтобы сохранить эти образы на бумаге для памяти и одновременно избавиться от перенасыщенности ими. Рисунки Ван Гога боринажского периода почти все потеряны. Однако, когда церковная администрация освободила его от должности (Винсент не только читал Библию, от дирекции шахт он требовал улучшения условий для рабочих), она освободила уже сформированного внутренне художника.

Решение Винсента стать художником было воспринято в его семье драматически. Он знал, что в родительском доме его считают неудачником. В суровой сдержанности отца светилось горькое разочарование в сыне. (Оно сказалось впоследствии в бурных семейных сценах). Он был блудным сыном, которого бюргерская родня терпела только из уважения к пастору. Чопорная протестантская среда, сформировавшая этого бунтаря, теперь выталкивала его.

Эта ситуация была тем невыносимее для Винсента, что он ощущал свою глубокую связанность с семьей.

Это был конфликт со всей бюргерской Голландией, ее культурой и религией; конфликт с родиной. С этого времени Винсента не покидала ностальгия по утраченному им быту. По родине души.

Он знал, что за право не быть как все нужно расплачиваться. Он знал, на что идет: «Я сознательно избираю участь собаки, я останусь псом, я буду нищим, я буду художником, я хочу остаться человеком…»

Стать художником и остаться человеком — синонимы на языке Ван Гога. Отсюда поразительная человечность его искусства, рожденного в бездне человеческого отчаяния.

Несколько первых лет Винсент мало писал красками. Больше рисовал. У него не было, как правило, денег на натурщиков, поэтому он рисовал в полях. Он видел пустынное небо над необозримыми полями, голые деревья, нищие деревни. Скудный пейзаж родины. «Пейзаж, — писал он, — гармонирует с лицами крестьян и ткачей… Здесь все молчат». Молчаливый крестьянский труд — землекопы, роющие сточные канавы, крестьянки, собирающие колосья или торф, — его постоянный (почти единственный) мотив.

Жесткая внутренняя графика его работ делала невозможной какую-либо сентиментальность или умиление. Человечность искусства Ван Гога коренилась глубже. В том, что художник смотрит на мир глазами своих персонажей. Он отождествляет себя с ними. Винсент был более философ, чем это принято думать. Бедность художника (вообще его социальную отчужденность) он считал не столько печальной необходимостью (следствием внешних условий), сколько необходимым долгом. Жертвой своему призванию. Он должен отождествить себя со своими персонажами (крестьянами), растворить себя в них, чтобы усвоить себе их взгляд на мир, привычки, особенности психики. Он должен жить среди декорации своих сюжетов.

Особенностью крестьянской психики Ван Гог считал очеловечивание вещей. Скудный крестьянский скарб всегда под руками, он или создан крестьянином, или служит ему. Крестьянин дорожит вещью, сделанной собственными руками, все в ней открыто ему, знакомо наизусть; постепенно вещь превращается как бы в одушевленное существо, которое живет, страдает и стареет вместе с хозяином, несет с ним тяготы его труда. Скудость вещи — непременное условие ее одушевленности. Только вещи бедных разделяют судьбы своих владельцев.

«Я часто думаю, что крестьяне представляют собой особый мир, во многих отношениях стоящий гораздо выше цивилизованного», — писал Винсент. Очеловечивание вещей он поставил во главу угла в своей работе. Вещи живут у него своей жизнью, не менее напряженной, чем человеческая. Они, как люди, вовлечены в круг существования. Они страдают, радуются, ненавидят. На рисунках Ван Гога крестьянка, согнувшаяся под мешком с торфом, изображается как бы сросшейся с ним. Это одна фигура, один организм. Ведь торф дает свет и тепло крестьянской хижине. Дает жизнь.

Работы Ван Гога населены очеловеченными вещами, погруженными в одушевленную природу («я делаю этюды деревьев, но подхожу к ним так, словно эти деревья — люди»).

Картина “Едоки картофеля” – настоящая крестьянская картина

«Едоки картофеля» (1885 год) – первая большая картина Ван Гога. Пять лет напряженного труда стоят за ней.

2016-10-10_110652

Закончив картину, Винсент писал: «В ней я старался подчеркнуть, что эти люди, поедающие свой картофель при свете лампы, теми же руками, которые они протягивают к блюду, копали землю; таким образом, полотно говорит о тяжелом труде и о том, что персонажи честно заработали свою еду. Не исключено, что у меня вышла настоящая крестьянская картина. Я даже знаю, что это так».

Ценнейшие автохарактеристики Ван Гога (в письмах к брату Тео) всегда намеренно локальны и преувеличенно скромны.

Во время работы над картиной умер отец Винсента, пастор Ван Гог. (Памяти отца, своей органической связи с ним и неразрешившемуся спору между ними Винсент посвятил «Натюрморт с Библией»). Личная драма наложилась на круг проблем, занимавших художника в то время. Мысли Ван Гога о традиции и родине, о национальном искусстве и собственном месте в нем были тогда предельно заострены.

Ван Гог очень любил Рембрандта, гения голландской классики. В поздних, «библейских» картинах Рембрандта господствует коричневая гамма, переходящая в золото. Источник света таинственно скрыт.

Источник света в «Едоках картофеля» предельно прозаичен и подчеркнут. Это висячая керосиновая лампа. И господствующий колорит у Ван Гога иной: серо-зеленый, с глубокими голубыми тенями. (Этот колорит — дань Ван Гога собственному будущему, высветленной палитре). Однако от таинственной глубины рембрандтовских коричневых тонов художник не в силах отказаться. Коричневое платье девочки, стоящей спиной на первом плане, коричневые руки и лица сотрапезниц в «Едоках картофеля», выразительные блики коричневого до предела насыщены смыслом.

Наперекор традиции Ван Гог лишает трапезу какой-либо священной окраски. Во взгляде художника горькая трезвость: это просто ужин убогих жителей печальной страны, запивающих плоды, взращенные на родной земле, горьким колониальным кофе. Сам художник настолько близок к ним, что не считает нужным особо расписываться в сочувствии. Он сам, как они, плоть от плоти этой земли. Но делать ему на ней больше нечего. К моменту завершения картины отъезд во Францию внутренне решен Винсентом: его душевная тревога, его гений переросли свой первоисток. «Едоки картофеля» — это прощание с родиной, исполненное горечи и поэзии. Здесь кончается «ранний Ван Гог». Его судьба определена иначе. Оставляя на скудной земле под низким пустынным небом лучшую долю души, он весь устремлен на юг, к солнцу.

Из журнала “Семья и школа”, 1971 год