Художник Иван Аргунов: картины и жизнь

Крепостной графа Шереметева. Аргуновы состояли на службе у графов Шереметевых. Иван Аргунов, отданный еще в юности в ученики и модному немецкому живописцу Георгу Грооту, оказался на редкость способным. Люди понимающие, с верным глазом удивлялись на этот прирожденный артистизм, отменный вкус, тонкость: и цвет он чувствовал лучше учителя, и линия была не такая жесткая, сухая, как у немца, и форму лепил он свободно, без рабской привязанности к каким-нибудь образцам. Гроота, конечно, никто на судил так уж строго, за портреты его дорого платили, отделка там была тончайшая, драгоценнейшая — кружева, платье парчевое выписывалось досконально. А только всегда прищуривался граф Петр Борисович, проходя залой, где висел гроотовский портрет его супруги Варвары Алексеевны: немка — даже губы сжаты, как у принцессы Курляндской… На Ивана он полагался, правда хвалить его стал уж после того, как заговорили о нем в Петербурге и Москве, после того, как по поручению сената исполнил он коронационный портрет Екатерины II.

Иван предан и исполнителен был, казалось, не по положению вечного слуги — ведь так и умер крепостным, — а по натуре. Петр Борисович в гневе крут бывал, в капризах меры не знал. Но трудно припомнить случай, чтобы гневался он на Ивана: что-то в этом человеке не допускало открыто, в лицо оскорбить его или обидеть.

Когда стали Ивана Аргунова осыпать заказами, разрешил граф ему устроить большую мастерскую. А вскоре стала та мастерская чем-то вроде художественной школы. В учение к Аргунову отдали «спавших с голоса певчих» — Лосенко, Головачевского, Саблукова. И через несколько лет выдает своим ученикам Аргунов похвальную аттестацию. Самое любопытное, что ведь стали «спавшие с голосу певчие» известными художниками. Самые неожиданные и почетные заказы предлагают Аргунову — написать иконы для придворной царскосельской церкви, сделать портрет одного из приближенных царицы… Только о каждом из таких предложений, от кого бы они ни следовали, писал Иван Аргунов графу, прося его согласия. Никаких препятствий Шереметев не чинил. Сам заваливал его работой.

Поручается также Ивану купить на бирже ряд картин «голландских». Через некоторое время срочно требуются «мушкарадные платья». Ивану проследить, чтобы «под конвоем» перевезли их в двух каретах и не забыли бы полотняные маски, искусственные цветы и четыре пары шелковых пунцовых чулок. Не оказалось на месте ряда драгоценностей — справиться у Ивана, он все помнит, разыщет… Как-то само собой получилось, что стал Иван Аргунов сначала управляющим петербургского дома Шереметевых на Миллионной, а потом управляющим всеми его московскими домами. Заказов со стороны он уже не брал.

Кончился ли он как оригинальный художник?

Картина «Портрет женщины в русском костюме» (И. Аргунов)

К 1884 году (последнему периоду жизни) относится работа Ивана Аргунова, хранящаяся в Государственной Третьяковской галерее. Поскольку неизвестно имя той, кого он писал, стала она называться «Портрет женщины в русском костюме».

Сначала к этой работе проявляли интерес разве что специалисты — все-таки она была необычной для XVIII века, когда даже простых женщин старались изобразить как маркиз, когда тщательно завитые локоны и грациозный жест холеных пальцев был неизбежной принадлежностью почти каждого портрета. А тут аскетическая простота крестьянского костюма, строго, почти сурово выписанное, скорее вылепленное или выточенное лицо крестьянки… Впрочем, крестьянки ли? Столько достоинства в лице, так ясен и тверд взгляд, столько царственности в посадке головы, что невольно закрадывается мысль — а не маскарад ли это? Сопоставление фактов, дополнительный анализ картины мысль эту не подтверждал. Как раз в это время Николай Петрович (сын П. Б. Шереметева) увлечен был крепостным театром в Останкино, набирал актрис, вскоре устроил грандиозную перестройку всего дворца и театра, женился на крепостной актрисе Параше Ковалевой. Не раз он заказывал писать портреты со своих «домовых» балерин и певиц, правда, их изображали чаще всего в театральных костюмах, мог заказать он портрет одной из дворовых женщин, полюбившихся ему.

В том-то все и дело, что не маскарад это, а поразительный по художественной силе портрет русской женщины. Вероятнее всего, крепостной. Не для Аргунова только поразительный, даже не для XVIII века, а, пожалуй, для всего русского искусства. Ибо в настоящее время считается эта картина жемчужиной Третьяковской галереи.

В портретах художников раннего итальянского Возрождения — Учелло, Фра-Анжелико — такая же лепка строгих задумчиво-непроницаемых лиц, как бы отстраненных от века, не желающих удостаивать его взглядом. Вспомните эти чеканные профили, прекрасные не правильностью черт, не вызеренностью пропорций лица, а пластической чистотой линий, как будто бы проявляющих внутреннюю чистоту и высокую духовность.

Аргуновская женщина не красива — широкоскулое лицо, во взгляде небольших глаз какая-то почти не женская твердость. И все-таки она прекрасна. Духовной ясностью. И вот этой своей — не отстраненностью, а скорее обособленностью, выделенностью из окружающего. Такими простыми средствами, удивительно простыми (фон высветлен, и бледное лицо читается на этом фоне скульптурно четко, объемно), суметь сказать так много, прикоснуться к таким великим темам, как национальный характер, вообще человеческий характер…

Пожалуй, все известные нам работы Аргунова — будь то портрет князя М. Голицына, портрет неизвестного скульптора и его жены, портрет графини В. Шереметевой и девочки-калмычки Анны Николаевны — отличаются классичностью, которая выражается не в подборе аксессуаров, не в нарочитой манере письма, а в отношении художника к тем, кого он пишет. Это отношение всегда исполнено высокого спокойствия, не безразличия, не равнодушия, а именно спокойствия. И «Портрет женщины в русском костюма» тоже классичен.

Рассматривая его, можем поддаться восторженному чувству и говорить о его достоинствах с пафосом. Сам художник свое любовное отношение к модели не выразил открыто, его сдержанность и строгость здесь больше, чем где-либо. Он эпически прост. Именно поэтому и возникает ощущение высокого стиля, высокого разговора. Возникает ощущение высокого искусства.

Это могло быть под силу только художнику с поразительным чувством внутренней раскованности, глубоко развитым ощущением меры и такта, с ничем не смущаемым чувством душевной ясности. Свободному человеку.

Л. Осипова, по материалам журнала “Семья и школа”, 1970 год